Целый век играет музыка…
В эти дни исполнилось бы 80 лет известному петербургскому музыкальному деятелю Юрию Степановичу Булучевскому – педагогу-пианисту, музыковеду, преподавателю музыкального училища имени Римского-Корсакова при Консерватории, редактору Ленинградской студии грамзаписи фирмы «Мелодия», референту Управления культуры Ленгорисполкома, заведующему редакцией издательства «Музыка», автору выдержавших несколько изданий «Краткого музыкального словаря» и словаря-справочника «Старинная музыка».
К 80-летию со дня рождения Юрия Степановича Булучевского (1928—1976)
Ни почестей и ни богатства
Для дальних дорог не прошу,
Но дворик василеостровский
С собой уношу, уношу…
Юра унес с собой дворик – не арбатский (да простит нас чуть переиначенный Булат, которого он так любил!), а тесный и полутемный на углу 8-й линии и Большого проспекта Васильевского острова… Это теперь петербургские дворы понемногу – словно квартиры от старой мебели – освобождают от ветхих сараев, от заброшенных, давно бездействующих трансформаторных будок, от самовольных гаражей, ломают заборы, размыкают череду замкнутых клеток-колодцев в анфиладу дворов… Правда, в тот двор солнце проникало в первую половину дня, даже короткого, зимнего. Вспоминаю, однажды, в январе или феврале, понадобилось срочно для работы сделать копию партитуры. Ксероксов в середине 60-х еще не было – к кому бежать? Разумеется, к Булучевскому. В комнате не хватало света, мы вышли во двор: я переворачивал страницы «Треуголки» Де Фальи, прислонив партитуру к стене сарая, а Юра щелкал своим видавшим виды фотоаппаратом. Следы пальцев, придерживавших листы книг и альбомов, порой сохранялись на отпечатках, как знак времени… Они и на страницах стихов и прозы: в сделанных Юрой копиях мы впервые прочли недозволенных цензурой Пастернака («Доктор Живаго»), Ахматову («Реквием»), Цветаеву («Лебединый стан»), Мандельштама («Воронежские тетради»), неизвестных прежде Адамовича, Ходасевича, Георгия Иванова, философские эссе Соловьева, Бердяева, Розанова, Шестова… всех не назвать!
На сделанных им репродукциях многие из нас впервые увидели фантазии Микалоюса Чюрлениса и скульптуры Генри Мура, рисунки Пауля Клее и гравюры Наталии Гончаровой… На стареньком магнитофоне «Днепр-5» Юра записывал и знакомил друзей с запретными плодами творчества Шенберга и Веберна, Стравинского и Хиндемита, Прокофьева и Шостаковича, с новыми идолами музыкального авангарда – Булезом и Штокхаузеном… А какой восторг вызывали у Юры – он не мог дождаться встречи и спешил к телефону, чтобы поделиться радостью с друзьями – выпущенные фирмой «Мелодия» пластинки с Пятой симфонией Бетховена под управлением Фуртвенглера, с Третьей симфонией Брамса, дирижируемой Кнапертсбушем, с шубертовскими вокальными циклами в исполнении Дитриха Фишер-Дискау… Он не ленился переписывать на громоздкие бобины «Днепра» многочасовых вагнеровских «Мейстерзингеров», «Тристана и Изольду», «Валькирию», заботясь при этом о максимально достижимом качестве – поверьте, это был тяжкий труд, с трудом представимый сегодня молодыми поколениями, выросшими в век компьютеров и CD-плейеров! Он угощал нас
«Пеллеасом и Мелисандой» Дебюсси и «Любовью к трем апельсинам» Прокофьева, пением Элизабет Шварцкопф и дирижированием Игоря Маркевича…
Обожая шедевры классиков и романтиков, Юра свободно ориентировался в художественной культуре ХХ века – в музыке, литературе, живописи. Его интересы были широки, разносторонни и поистине необъятны. До того, как поступить в консерваторское музыкальное училище, он пару лет занимался на истфаке нашего университета (отделение искусствоведения). Но и «сбежав» в музыку, он часто повторял любимое шумановское изречение: «Только музыкант – не музыкант!»
А был он прежде всего музыкантом до кончиков ногтей. Консерваторский диплом, посвященный раннему симфоническому творчеству А. Н. Скрябина, – знак его всеобъемлющей любви к «музыкальному богу». Он любил в Скрябине русское эхо Шопена, он искал в Дебюсси отзвуки Скрябина. Он обожал скрябинский пианизм – в несравненном Владимире Софроницком, в совсем непохожих Святославе Рихтере и Гленне Гульде, Генрихе Нейгаузе и Бенедетти Микеланджели... Он любил и носил его в себе, лаская – по завету Скрябина – клавиши рояля. И эту любовь передавал своим ученикам в музыкальной школе, в училище имени Римского-Корсакова при Консерватории. Одержимость любимым инструментом не знала границ. Он собирал в записи и, казалось, знал наизусть нюансы исполнительской трактовки Шопена, Бетховена, Шуберта, Шумана, Дебюсси великими пианистами – от Корто и Шнабеля до Горовица и Гизекинга. Он держал в кармане пиджака, возил с собой в трамвае, троллейбусе собственноручно отпечатанные (в формате записной книжки) фотокопии нот прелюдий Скрябина или мазурок Шопена, чтобы иметь возможность в любую минуту продолжить общение с Музыкой. Доживи Юра до предсказанных Рэем Брэдбери крошечных спутников в ушах юных фанатов – из них, правда, сегодня доносится, подчас оглушая соседей в трамваях, метро, маршрутках, совсем другая музыка – он не расставался бы с Шопеном звучащим… Хотя для музыканта-профессионала общение именно с нотным текстом ничем не заменимо!
Он был – скажу еще раз – музыкант по призванию. Но музыка для него была неотделима от целостной культуры, да больше того – и от быта, от всего, что называют иногда с оттенком пренебрежения «бренной жизнью»! Подлинный аристократизм его безупречного вкуса проявлялся в том, что он не признавал разделения на «высокие» и «низкие» жанры – был влюблен в джаз, едва ли не первым в нашем «филармоническом» кругу оценил по достоинству песенный и актерский дар Александра Вертинского. В гостеприимном «особняке» Булучевских – большой комнате в коммуналке на 8-й линии – мы впервые услышали подпольные и полуподпольные записи Окуджавы, Галича, Высоцкого, Кима... Юра не выходил с лозунгами и транспарантами на площадь, но был просто свободным и честным человеком, сеял семена свободы в душах людей, приближая будущее, до которого ему, увы, не суждено было дожить. Это и о нем пел Булат Окуджава:
Совесть, Благородство и Достоинство –
Вот оно святое наше воинство…
Широта его познаний проявлялась всюду, где ему довелось служить любимому делу – на студии грамзаписи фирмы «Мелодия», в Управлении культуры Ленгорисполкома, в издательстве «Музыка», где Юрий Степанович заведовал редакцией. Она отразилась в вышедших несколькими изданиями «Кратком музыкальном словаре для учащихся», словаре-справочнике «Старинная музыка», написанных Ю. С. Булучевским в содружестве с многолетним другом и соавтором В. С. Фоминым.
Когда вы будете вместе со своими детьми или внуками листать увлекательно написанные словари, вы теперь вспомните лицо и мысленно представите себе прекрасного человека, чей образ бегло очерчен в немногих газетных строках.
Юрий Булучевский
Ни почестей и ни богатства
Для дальних дорог не прошу,
Но дворик василеостровский
С собой уношу, уношу…
Юра унес с собой дворик – не арбатский (да простит нас чуть переиначенный Булат, которого он так любил!), а тесный и полутемный на углу 8-й линии и Большого проспекта Васильевского острова… Это теперь петербургские дворы понемногу – словно квартиры от старой мебели – освобождают от ветхих сараев, от заброшенных, давно бездействующих трансформаторных будок, от самовольных гаражей, ломают заборы, размыкают череду замкнутых клеток-колодцев в анфиладу дворов… Правда, в тот двор солнце проникало в первую половину дня, даже короткого, зимнего. Вспоминаю, однажды, в январе или феврале, понадобилось срочно для работы сделать копию партитуры. Ксероксов в середине 60-х еще не было – к кому бежать? Разумеется, к Булучевскому. В комнате не хватало света, мы вышли во двор: я переворачивал страницы «Треуголки» Де Фальи, прислонив партитуру к стене сарая, а Юра щелкал своим видавшим виды фотоаппаратом. Следы пальцев, придерживавших листы книг и альбомов, порой сохранялись на отпечатках, как знак времени… Они и на страницах стихов и прозы: в сделанных Юрой копиях мы впервые прочли недозволенных цензурой Пастернака («Доктор Живаго»), Ахматову («Реквием»), Цветаеву («Лебединый стан»), Мандельштама («Воронежские тетради»), неизвестных прежде Адамовича, Ходасевича, Георгия Иванова, философские эссе Соловьева, Бердяева, Розанова, Шестова… всех не назвать!
На сделанных им репродукциях многие из нас впервые увидели фантазии Микалоюса Чюрлениса и скульптуры Генри Мура, рисунки Пауля Клее и гравюры Наталии Гончаровой… На стареньком магнитофоне «Днепр-5» Юра записывал и знакомил друзей с запретными плодами творчества Шенберга и Веберна, Стравинского и Хиндемита, Прокофьева и Шостаковича, с новыми идолами музыкального авангарда – Булезом и Штокхаузеном… А какой восторг вызывали у Юры – он не мог дождаться встречи и спешил к телефону, чтобы поделиться радостью с друзьями – выпущенные фирмой «Мелодия» пластинки с Пятой симфонией Бетховена под управлением Фуртвенглера, с Третьей симфонией Брамса, дирижируемой Кнапертсбушем, с шубертовскими вокальными циклами в исполнении Дитриха Фишер-Дискау… Он не ленился переписывать на громоздкие бобины «Днепра» многочасовых вагнеровских «Мейстерзингеров», «Тристана и Изольду», «Валькирию», заботясь при этом о максимально достижимом качестве – поверьте, это был тяжкий труд, с трудом представимый сегодня молодыми поколениями, выросшими в век компьютеров и CD-плейеров! Он угощал нас
«Пеллеасом и Мелисандой» Дебюсси и «Любовью к трем апельсинам» Прокофьева, пением Элизабет Шварцкопф и дирижированием Игоря Маркевича…
Обожая шедевры классиков и романтиков, Юра свободно ориентировался в художественной культуре ХХ века – в музыке, литературе, живописи. Его интересы были широки, разносторонни и поистине необъятны. До того, как поступить в консерваторское музыкальное училище, он пару лет занимался на истфаке нашего университета (отделение искусствоведения). Но и «сбежав» в музыку, он часто повторял любимое шумановское изречение: «Только музыкант – не музыкант!»
А был он прежде всего музыкантом до кончиков ногтей. Консерваторский диплом, посвященный раннему симфоническому творчеству А. Н. Скрябина, – знак его всеобъемлющей любви к «музыкальному богу». Он любил в Скрябине русское эхо Шопена, он искал в Дебюсси отзвуки Скрябина. Он обожал скрябинский пианизм – в несравненном Владимире Софроницком, в совсем непохожих Святославе Рихтере и Гленне Гульде, Генрихе Нейгаузе и Бенедетти Микеланджели... Он любил и носил его в себе, лаская – по завету Скрябина – клавиши рояля. И эту любовь передавал своим ученикам в музыкальной школе, в училище имени Римского-Корсакова при Консерватории. Одержимость любимым инструментом не знала границ. Он собирал в записи и, казалось, знал наизусть нюансы исполнительской трактовки Шопена, Бетховена, Шуберта, Шумана, Дебюсси великими пианистами – от Корто и Шнабеля до Горовица и Гизекинга. Он держал в кармане пиджака, возил с собой в трамвае, троллейбусе собственноручно отпечатанные (в формате записной книжки) фотокопии нот прелюдий Скрябина или мазурок Шопена, чтобы иметь возможность в любую минуту продолжить общение с Музыкой. Доживи Юра до предсказанных Рэем Брэдбери крошечных спутников в ушах юных фанатов – из них, правда, сегодня доносится, подчас оглушая соседей в трамваях, метро, маршрутках, совсем другая музыка – он не расставался бы с Шопеном звучащим… Хотя для музыканта-профессионала общение именно с нотным текстом ничем не заменимо!
Он был – скажу еще раз – музыкант по призванию. Но музыка для него была неотделима от целостной культуры, да больше того – и от быта, от всего, что называют иногда с оттенком пренебрежения «бренной жизнью»! Подлинный аристократизм его безупречного вкуса проявлялся в том, что он не признавал разделения на «высокие» и «низкие» жанры – был влюблен в джаз, едва ли не первым в нашем «филармоническом» кругу оценил по достоинству песенный и актерский дар Александра Вертинского. В гостеприимном «особняке» Булучевских – большой комнате в коммуналке на 8-й линии – мы впервые услышали подпольные и полуподпольные записи Окуджавы, Галича, Высоцкого, Кима... Юра не выходил с лозунгами и транспарантами на площадь, но был просто свободным и честным человеком, сеял семена свободы в душах людей, приближая будущее, до которого ему, увы, не суждено было дожить. Это и о нем пел Булат Окуджава:
Совесть, Благородство и Достоинство –
Вот оно святое наше воинство…
Широта его познаний проявлялась всюду, где ему довелось служить любимому делу – на студии грамзаписи фирмы «Мелодия», в Управлении культуры Ленгорисполкома, в издательстве «Музыка», где Юрий Степанович заведовал редакцией. Она отразилась в вышедших несколькими изданиями «Кратком музыкальном словаре для учащихся», словаре-справочнике «Старинная музыка», написанных Ю. С. Булучевским в содружестве с многолетним другом и соавтором В. С. Фоминым.
Когда вы будете вместе со своими детьми или внуками листать увлекательно написанные словари, вы теперь вспомните лицо и мысленно представите себе прекрасного человека, чей образ бегло очерчен в немногих газетных строках.
Иосиф РАЙСКИН