Памяти тимура качаравы
Слишком рано, наверное, пришлось объяснять сыну, что такое геноцид — ему было только пять лет. Мы впервые вместе приехали в Армению, ставшую для меня за годы работы военным корреспондентом не просто местом командировок, но любовью и болью. Дом друзей стоял неподалеку от зеленого холма Цицернакаберд, с грозным монументом на вершине — двенадцать подкошенных базальтовых плит и островерхая стела, разрывающая небо, словно крик.
— Что это? — спросил сын.
— Памятник жертвам геноцида.
— А что такое геноцид?
Запнулась: а надо ли ему знать об этом в свои пять лет? Но страшное слово уже было произнесено, запечатанный в его буквах ужас сочился сквозь щели согласных, само слово казалось кровоточащим камнем.
Надо было как-то объяснить сыну, почему два миллиона человек — таких, как художник Левон, музыкант Каро, бабушка Гаянэ, каменщик Арутюн, которых он успел полюбить, были убиты только за то, что они армяне. Пока я говорила, он смотрел очень внимательно и серьезно, а потом отвернулся — чтобы не показать навернувшихся слез. Весь обратный путь мы молчали.
Когда убили Тимура Качараву, сын еще учился в школе. На девятый день, у стены злосчастного «Буквоеда», увидела и его — среди притихших одноклассников, с зажатыми в озябших пальцах тонкими церковными свечками, купленными по дороге из гимназии на обеденные деньги. И четверых учителей — хорошая у него была школа.
— Ты думаешь, мать не узнает тебя с завязанным шарфом лицом? — спрашиваю два года спустя, отсмотрев репортаж о судебном заседании по делу Тимура. Накануне сын просил непременно разбудить его в семь, сочинив что-то про горячую необходимость посетить библиотеку до начала занятий. Еще прежде чем завести будильник, я, совершив дежурный заход на сайт «Антифы», уже успела ознакомиться с призывом прийти на судебные слушания. — И чего вы так шифруетесь?
— Перед входом в здание суда стоят нацики, снимают всех наших на камеру, потом вывешивают фотографии на своих сайтах, с подписью «встретишь — убей». Ты думаешь, не стоит закрывать лицо?
Что я должна ему на это ответить? Мы так много спорим в последнее время. Он сам не участвует (пока?) в акциях прямого действия. Злобно сажает материнский принтер, множа антифашистские листовки. Бросил курить — теперь карманные деньги идут не на сигареты, а на баллончики с краской (перекрывать намалеванную на стенах свастику). В день разрешенного властями «Русского марша» ни свет ни заря опять засобирался в библиотеку. Думает, что мать — идиотка. Накануне мы снова спорили до хрипоты. Я говорила, что никто не имеет права на самосуд, что ответное насилие только множит злость и ненависть, и что одна любовь все побеждает. Что в конце концов всем этим фашиствующим гопникам только на руку, если будут столкновения, они же — информационный повод для прессы, пиар на крови.
И что, спокойно смотреть, как фашисты маршируют по улицам нашего города? — горячился в ответ сын. — Если власть это разрешает, значит, кто-то должен взять на себя, не допустить, помешать!
А я рассказывала ему о полумиллионных митингах в Ереване 1988-го, ежедневно собираемых на главной городской площади после страшной резни, учиненной в Сумгаите. О том, как даже тогда люди были объединены не жаждой мести, не злобой, но болью и состраданием, и как на призыв священника к всеобщему покаянию ни у кого не вырвалось ответного — а нам-то в чем каяться, не мы ведь, а нас режут! — вся площадь стояла на коленях и просила прощения у Всевышнего, и молилась о спасении души и укреплении духа, защите от ненависти.
Я рассказывала сыну, как Армения научила меня тому, что такое народ, что такое родина и что такое любовь. И о том, как стала свидетелем самой сильной из всех когда-либо виденных акций. Когда в ответ на мирные демонстрации были введены советские войска и пролилась кровь первых невинных жертв, а площадь была блокирована вооруженными солдатами, жители объявили Ереван мертвым городом. Два дня никто не покидал своих домов. Ни один человек. Солдаты так и стояли, держа в оцеплении пустую площадь, перекрыв безлюдные улицы. А на третий день, растерянные и смущенные, опустив автоматы, принимали цветы и хлеб из рук армянских девушек…
— Но у нас разве может такое быть, чтобы все — как один?
Вопросы наших детей не становятся проще. Мы не знаем ответа. И они — в одиночку — выходят на улицы.
МАТЬ
Фото ИНТЕРПРЕСС
P. S.: Акция памяти антифашиста Тимура Качаравы состоялась вечером 13 ноября на Лиговском проспекте у магазина «Буквоед». Напомним, что именно здесь два года назад Тимуру нанесли шесть ножевых ранений, оказавшихся смертельными. В акции участвовало около 70 человек, в основном представители движения «Антифа», к которому принадлежал Тимур.